Памятники архитектуры…
И мы сразу представляем себе какие-нибудь величественные, монументальные сооружения, слава которых прошла через столетия и страны…
«Сорок веков смотрят на нас с вершин египетских пирамид»… Афинский Акрополь… Римский Колизей, на арене которого сражались гладиаторы… Средневековые соборы… древнерусские церкви времен Дмитрия Донского и Иоанна Грозного… Люди пересекают горы и океаны, чтобы полюбоваться ими, насладиться совершенными творениями зодчих — каменной летописью истории. Недаром бытуiот легенды о семи чудесах света — удивительных архитектурных сооружениях.
Но помимо грандиозных дворцов и храмов, есть еще один замечательный памятник архитектуры — русская изба. Да, да, простая деревенская изба.
Полно, о какой избе идет речь? Быть может, о какой-нибудь необыкновенной, единственной?
Нет, о самой обычной деревянной избе русского крестьянина, какую и ты, наверно, не раз видел, а может быть, и жил в ней. На стене нет чугунной доски: «Памятник архитектуры. Охраняется государством»; спокойно проходят мимо нее люди, не догадываясь, что перед ними произведение высокого, подлинно народного искусства.
На Севере, как мы уже знаем, русское деревянное зодчество сохранилось в наиболее чистом виде, не слишком замутненное позднейшими влияниями. И по сей день здесь живы традиции народной культуры, рожденные в далеком прошлом. Даже если изба построена всего лишь в прошлом, ХIХ веке (а более ранние, к сожалению, почти не сохранились), в ней видится характерный тип русского крестьянского жилища, восходящий к седой старине. Если хотите знать, где и как жили наши предки времен Новгорода Великого и Московской Руси, всмотритесь в северные избы.
Строили здесь раньше широко, с удалым русским размахом. Земли много, лес под рукой, да и рабочих рук не занимать. Избы большие, массивные, уютные, добротные. Иногда в один этаж, часто в два со светелкой над ними, с обширным крытым двором. Объем некоторых изб измеряется внушительной цифрой — в две с половиной тысячи кубометров!
Стоит такая изба, обратившись «лицом» к проезжей дороге, к реке или озеру, поблескивает на солнце высоко поднятыми над землей окнами. Обширное крыльцо радушно манит к себе добрых гостей; смотреть на избу весело и радостно. Не изба — дворец, хоромы светлые! Под ее кровом жили одной семьей деды, отцы, сыновья и внуки. Из таких домов в старику выходило в поле сразу человек по двадцать.
В деревнях средней России сараи, конюшни, хлева и другие приусадебные постройки стоят обычно поодаль от жилья, на открытом хозяйственном дворе. На Севере по-другому: все очень цельно и компактно, все собрано под одной крышей, и можно подолгу, не выходя из дому выполнять все хозяйственные работы. В условиях долгой и суровой северной зимы, когда нередко неделями задувают жестокие ветры и земля покрывается громадными сугробами снега, такой тип дома-двора и дома-усадьбы отвечал насущным практическим потребностям крестьянина. Так строили здесь испокон веков и до недавнего времени.
На Севере бытует несколько типов крестьянских изб. Самый распространенный — это брус. Называется он так потому, что в нем все помещения, жилые и хозяйственные, спланированы в один длинный, вытянутый прямоугольный сруб, перекрытый общей двухскатной кровлей. Обширные сени разделяют такую избу на две неравные части.
Меньшая часть — жилая, выходит на главный фасад, а большую часть занимает крытый хозяйственный двор, уходящий на задворки.
Другой тип северной избы носит название «глаголь» и имеет форму буквы «Г». Здесь хозяйственные помещения расположены под прямым углом к жилым. По взвозу — на поветь.
И наконец, «кошель», распространенный в Южной Карелии и примыкающих к ней районах. Все жилые и хозяйственно-бытовые помещения в таком доме сгруппированы и объединены в единый квадратный в плане сруб. Его огромный массив перекрыт общей двухскатной крышей, причем вершина ее проходит не над серединой всего здания, как это бывает обычно, а по оси жилой части дома. Поэтому скаты кровли получаются разными: один — короткий и крутой, а другой — пологий и длинный. Дом и вправду становится похожим на кошель.
Просторные сени с внутренней, «белой» лестницей делят дом на две части. По обеим сторонам двери в «избы». Первый этаж теплее, и потому в нем жили зимой, а на втором, холодном, — летом. Почти в каждой избе есть «чистая», парадная горница и светелка наверху. Прямо против входной двери — проход в двухэтажную хозяйственную половину, занимавшую, как правило, не меньше двух третей дома. Весь ее первый этаж занимают скотный двор, конюшни и «черная» лестница. Наверху просторная «поветь», или сарай, где хранятся телеги, сани, соха, борона, рогатины, рыбачьи снасти, лодки и весь инвентарь крестьянина, охотника и рыбака. Здесь же и корм для скота. В непогоду и в холодные месяцы на повети теребили лен, веяли и мололи на ручном жернове зерно, долбили лодки, плели сети — одним словом, выполняли чуть ли не все домашние работы.
Со двора на поветь ведет наклонный помост — «взвоз», сложенный из длинных, крепких бревен. По нему въезжали на второй этаж двора на запряженных лошадях. Иногда делали два взвоза и сквозной проезд: с одной стороны въедешь, с Другой выедешь. Такие взвозы можно увидеть только на Севере, и они придают здешним избам особенный, очень своеобразный и характерный облик.
Избу срубить — не простое дело, это не только четыре угла да крыша. Русский крестьянин ставил дом прочно, основательно, на века. И чтобы жить в нем было тепло, уютно и удобно, и чтобы всякий, кто смотрит, порадовался. Поэтому не каждый мужик способен был срубить избу, но лишь хороший, опытный плотник. Таких было немало и в Олонецкой и Вятской, и Архангельской, и Костромской, и других губерниях России.
Инструменты нехитрые — топор, скобель да долото. Пилу, конечно, знали, но употребляли редко. Топором было сподручнее: им справный мастер и дерево срубит, и обтешет его, и доску «выгладит» по шнурку, да так, что не всякий рубанком выстругает, и ложку вырежет. Всю избу — от «подклета» до «конька» — сложит без единого гвоздя: железная поковка на селе всегда была дорогой. Впрочем, гвозди были не нужны, и без них ни одно бревнышко не сдвинется. Так дед отца учил строить, отец — сына, а тот — внука.
Избяной сруб ставили, как правило, на землю, иногда на низкий фундамент, сложенный из плоских камней. А сам сруб — это высокое творение народного строительного искусства. Со стороны посмотреть, так кажется, будто одно бревно сквозь другое пропущено. Получается это так. Не на самом конце бревна, но отступя от него, делается вырубка до середины, круглая как чашка. Поэтому и говорят: «Углы в простую чашу рублены. А не простая — это когда еще зуб снизу. На перекрестном бревне такая же вырубка с пазом. Бревна ложатся вырубками, а концы их торчат наружу. Это называется рубить «в обло», иначе говоря «с остатком». Если концы стесываются, то это уже сруб «в лапу».
Четыре бревна, связанные в квадрат, образуют венец. На него кладется следующий венец, а чтобы между ними не было даже маленькой щелочки и связь их была прочной, в верхнем бревне вытесывается желоб — продольный паз, плотно прилегающий к нижнему бревну.
Один венец на другой — растет сруб на глазах! Не нужны ни гвозди, ни скобы: все здесь прочно, надежно, выверено многовековым строительным опытом народа.
Тот, кто не почувствует прелести бревенчатого сруба, — тот никогда не познает самой сути русского деревянного зодчества. Прекрасны четкие, ясные формы сруба, его несколько суровая, мужественная монументальность. Он хорош прежде всего своей первозданной силой, естественной, природной красотой, простым ритмом могучих венцов. Попробуйте прикройте их каким-либо причудливым узором, аккуратно распиленными досками, штукатуркой или краской, и сразу же пропадет все очарование. В прямых, крепких соснах и елях, взращенных русской землей, еще струятся неистребимые жизненные силы, и, притронувшись к бревнам, мы словно ощущаем их трепетный поток. Трудно отвести глаза от богатой и разнообразной фактуры дерева, подделать которую не сможет даже самый искусный мастер. Чудесен теплый цвет и оттенки дерева, доброго и надежного, дубленного северными ветрами, насквозь прогретого солнцем и теплом разгоряченных рабочих рук. Словно внутри разгорается огонь, и вся изба начинает светиться янтарным жаром, всеми оттенками старого червонного золота. Недаром писал Сергей Есенин:
И теперь, когда вот новым светом,
И моей коснулась жизнь судьбы,
Все равно остался я поэтом
Золотой бревенчатой избы.
И действительно, изба золотая! Поднялся сруб, выложены над его торцовыми стенами бревенчатые треугольные фронтоны — «щипцы», на которые ляжет вся тяжесть подкровельных конструкций. Теперь надо покрыть избу крышей. Покрытие это на Севере делается «по потокам и курицам», как говорят здешние плотники.
Кровля северной избы — это вторая глава деревянной поэмы. Как просто, мудро и в то же время сложно соединены в ней все части! Нет ни одного гвоздя, но она надежна и прочна. В то же время в силуэте целого, в каждой детали ощущается рука зодчего и скульптора, творящего во имя пользы и красоты.
В бревна щипцов врублены продольные горизонтальные бревна — «слеги». Поперек них кладутся «кокоры» или «курицы» — срубленные с корнем молодые ели. Мощны, упруги и по-своему красивы очертания корневищ, напоминающие каких-то горделивых птиц или конские головы. Плотник только отсекает все ненужное, но никаких лишних линий и порезок, никакого стремления к натуралистическому, примитивному правдолюбию!
На свисающих концах куриц лежит длинное бревно с выдолбленным лотком — «поток». Это водосток и в то же время опора всей крыши. В него упираются нижние концы кровельных тесин, и таким образом они удерживаются на своих местах. Доски для крыши тоже не пиленые, а тесанные топором. Их укладывают плотно, но так, чтобы в случае нужды можно было заменять прохудившуюся, не разбирая всей крыши.
Стык обоих скатов крыши закрывает выдолбленное снизу тяжелое бревно, которое на Север называют «охлупень», или «шелом». Казалось бы, это сугубо конструктивная деталь, но под рукой строителя она становится и художественной деталью. Далеко выступающие вперед наружные концы шеломов имеют плавный и как бы внутренне напряженный изгиб, тонко и красиво прорисованный силуэт. Иногда это чисто декоративная форма, а порой в ней легко угадываются очертания конской головы — конек.
Что значил конь для русского крестьянина, говорить излишне. Он сопутствовал ему во всей жизни, был верным помощником и в труде и в бою. Не случайно без 4сивки-бурки не обходится почти ни одна былина и сказка. Этот образ оживал в руках «древодельцев»: шеломы-коньки устанавливались на самом высоком месте избы. В северных деревнях конек испокон веков был предметом особой гордости хозяев и творческого соревнования строителей. У кого он красивее, у того изба лучше, а мастер искуснее.
Чтобы закрепить кровельный тес, шелом на крыше прижимают к коневой слеге особыми шпонками с клиньями — «сороками». Издали их наружные концы, ритмично расставленные на шеломе, действительно напоминают сорок, сидящих на крыше: ведь эти осторожные птицы, говорят, никогда не рассаживаются в один плотный ряд, как ласточки. Несмотря на свои малые размеры, сороки четко рисуются на фоне светлого неба и очень оживляют вытянутую горизонталь конька. Вместе с шеломом и деревянным дымоходом — «дымником», — зачастую сложной и занятной формы, они венчают все здание и вносят в его силуэт очень важный, завершающий штрих.
В северных избах кровля вынесена далеко вперед, иногда метра на два, образуя нечто вроде защитного навеса. Она поддерживается «помочами» — обычно резными выступами-выпусками верхних бревен продольных стен. А торцы подкровельных слег прикрываются па фасадах наклонными досками — «причелинами». Стык причелин под коньком отмечен вертикальной доской — «полотенцем».
Не очень-то любил северный плотник витиеватые и затейливые украшения, но здесь, в резьбе причелин и полотенец, оп давал волю своей богатейшей фантазии. Как поразительно тонка и разнообразна их ажурная резьба, сколько мастерства и какой-то наивной бесхитростной радости жизни в этих сквозных орнаментах! Что ни изба — какая-нибудь новая выдумка. Но почти всегда на конце причелин и полотенец резвая круглая розетка — символическое изображение солнца. В этих символах, ставших давней и прочной традицией, слышатся отголоски далеких времен, когда славяне-язычники поклонялись самому могучему и доброму божеству: Яриле — Солнцу. Вырезал символ солнца — розетку, русский крестьянин словно навсегда овладевал частичкой его вечного живительного тепла.
Потоки и курицы, шеломы и сороки, причелины и подзоры — слова-то какие! — красочные, древние, пропитанные густым ароматом смолистых бревен и духом самобытной строительной культуры русского народа. И это уже не только детали конструкции, во и понятия архитектуры как вида искусства.
Итак, изба почти готова. Над косящатыми, очень просто и умно сделанными оконцами мастер ставил козырьки-наличники, прикрывающие окна от дождя и снега, подпирал их снизу либо двумя боковыми кронштейнами, заделанными в стену, либо широкой наклонно поставленной резной доской. Во второй половине XIX века этот тип защитных наличников — простых и выразительных — постепенно выродился и его заменили пышные накладные наличники с двумя изящно изогнутыми «барочными» волютами, парными ставнями и другими украшениями, заимствованными из городской архитектуры. Наличники стали одним из главных элементов декоративного убранства фасадов домов.
Во многих северных избах встречаются такие особенности, которые присущи только местной школе русской гражданской архитектуры. Одна из них — узкая галерейка, опоясывающая ажурной каймой всю жилую часть дома, или, по-местному, «гульбище». Когда-то такие гульбища служили для закрывания наружных оконных ставен на ночь зимой, чтобы защититься от леденящих ветров; летом, чтобы укрыться от назойливого счета белых ночей. Но со временем, когда вошли в быт зимние рамы и занавески на окнах, эти ставни и гульбища утратили свое практическое назначение и стали просто декоративным украшением.
Но где с особенной силой и полнотой проявляется декоративный талант и неистощимая изобретательность крестьянских зодчих, так это в архитектуре крыльца. Сколько здесь вариантов, сколько интереснейших находок и тонкого художественного вкуса!
Крыльцо связывает избу с улицей, с деревней, со всем окружающим ее пространством. Оно гостеприимно открывает свои объятия прохожим, соседям, друзьям, будто выходит им навстречу. В деревне крыльцо нередко играет роль своеобразного «домашнего клуба». В хорошую погоду по вечерам здесь собираются старики, молодежь, детвора. Без крылец немыслима не только частная, но в какой-то мере и общественная жизнь деревни.
Крыльцо на Севере обычно высокое, большое, просторное. Оно выходит в сторону улицы, но ставится, как правило, на боковом, южном фасаде. Эта асимметрия композиции придает всему облику избы особенную прелесть и своеобразие. Нередко крыльцо ставится на один большой столб такие часто встречаются в Олонецком крае и на Двине. Резные столбики поддерживают кровлю, украшенную ажурным подзором. Поставит мастер такое крыльцо — и весь дом, серьезный, добротный, основательный, словно озарится доброй и светлой улыбкой.
Удивительно хороши эти северные золотистые избы! Реализм композиционного решения, сильные и крупные архитектурные массы, простота и многообразие форм, средств и приемов, острота и выразительность художественного контраста мощного сруба и деревянного кружена украшений, наконец, глубокая, подлинная гуманистичность — все это ставит их в один ряд с лучшими произведениями русского народного зодчества.
Их строили, в них жили простые крестьяне, но каждая изба — это поэма! Словно это не жилище обыкновенного хлебороба, а богатый терем из старинной сказки. Богатырские срубы стен, что под стать любой крепости, напоминают величавые, торжественные ритмы древних былин, а искусные украшения приветливых нарядных фасадов вызывают в памяти задорные мелодии деревенских хороводов. Польза здесь неотрывна от красоты, ясность и простота конструкции — от украшений, монументальность от разнообразия архитектурных форм и рациональности планирования.
Поднимемся по широкому маршу крыльца. В дом ведет низкая дверь: хочешь не хочешь, а придется поклониться хозяевам. Переступили высокий порог, и мы в избе. Радушный хозяин проводит нас в «красный угол» напротив дверей. Раньше здесь всегда висели иконы, а под ними место для почетных гостей. Сядем на широкие встроенные лавки, за чистый, выскобленный добела стол, оглядимся.
Время властно, неодолимо ломает патриархальный, застоявшийся уклад жизни крестьянина. Растет, набирает сил советская деревня, и в доме колхозника мы сейчас увидим многое, о чем раньше крестьяне даже не имели понятия. Современная фабричная мебель, хорошая по суда, радиоприемник, часто телевизор, книги, журналы, в сенях велосипед или мотоцикл… Вещественные приметы нашего времени, нового быта. Но это предмет иного разговора. Вообразим, что мы нашли Какую-нибудь старую, чудом уцелевшую избу, где все сохранилось в том виде, какой был и пятьдесят, и сто, и двести лет назад.
С давних времен и вплоть до ХIХ века на Севере, да и по всей России ставили почти исключительно «курные» избы, в которых топили по-черному». Дым из печки в таких избах выходит прямо в комнату и, расстилаясь по потолку, вытягивается в волоковое окно с задвижкой и уходит в деревянный дымоход — дымник.
Уже само название «курная изба» вызывает у нас привычное — и, надо сказать, поверхностное, неверное – представление о темной и грязной избе последнего бедняка, где дым ест глаза и повсюду сажа и копоть. Ничего подобного!
Полы, гладко отесанные бревенчатые стены, лавки, печь — все это сверкает чистотой и опрятностью, присущей избам северных крестьян, На столе белая скатерть, на стенах — вышитые полотенца, в «красном углу» иконы в начищенных до зеркального блеска окладах, И лишь несколько выше человеческого роста проходит граница, которой царит чернота закопченных верхних венцов сруба и потолка — блестящая, отливающая синевой, как вороново крыло.
Вся система вентиляции и дымоотвода продумала здесь очень тщательно, выверена вековым житейским и строительным опытом народа. Дым, собираясь под потолком — не плоским, как в обычных избах, а в форме трапеции, — опускается до определенного и всегда постоянного уровня, лежащего в пределах одного-двух венцов. Чуть ниже этой границы вдоль стен тянутся широкие полки — «воронцы» — которые очень четко и, можно сказать, архитектурно отделяют чистый интерьер избы от ее черного верха.
Мы сидим в такой избе, и какое-то особенное чувство закрадывается в душу. Гладко стесанные стены с закругленными — чтобы не промерзали — углами словно излучают мягкий, приглушенный золотистый свет. Раньше их никогда не обклеивали газетами или обоями: русский крестьянин всегда остро и тонко чувствовал природную красоту дерева как материала архитектуры, красоту самых обычных, простых вещей. Да и какие сбои могут сравниться с естественной текстурой некрашеного дерева, темными полосами сердцевины, ритмом сучков, гладкой и все же чуть шероховатой поверхностью! Пол, сложенный из широких цельных плах, мощная, ничем не скрытая кладка бревенчатого сруба, лавки вдоль стен, воронцы — все это создает мужественный, неторопливый ритм строгих горизонтальных линий. Интерьер русской избы — это столь же высокое искусство, как и вся она в целом, искусство, в котором громадный жизненный опыт крестьянина воедино сплавляется с его врожденным эстетическим чувством.
Северная изба — это царство дерева. Всё, или почти всё, сделано здесь руками крестьянских умельцев. Привозного, покупного мало: деньги в деревнях были дороги. Долгими зимними вечерами долбили громадные ковши смелой и благородной формы, резали миски и ложки, плели кошели и солонки, в которых соль всегда оставалась сухой, мастерили из бересты туеса для ягод, меда и грибов. Предметом особой гордости считались прялки. Между хозяйками существовало своеобразное соревнование: чья прялка украшена более тонкой росписью и резьбой! Поэтому в северных деревнях редко встретишь две одинаковые прялки. Из дерева мастерили и ткацкие станки. Вещи все просты, обычные, утилитарные, и делались они, понятно, не для выставок. Быть может, порой они получались слегка корявыми и грубоватыми, но, сколько в них внутреннего изящества, вкуса, стремления мастера к прекрасному… Мало кто так любил и понимал дерево, его громадные, неисчерпаемые выразительные возможности, умел слушать и извлекать из него потаенную музыку, как русский крестьянин. В его душе труженик всегда уживался с художником, и потому самую простую, повседневную утварь он создавал по единому закону пользы и красоты: не только удобной и практичной, но и радующей глаз своей формой, линиями, цветом. Возьмите, к примеру, деревянные ковши. Да ведь это творения талантливого народного ваятеля, не подражающего природе, но осмысливающего и воплощающего ее сущность в поэтической, подлинно художественной форме! И так во всем — от конька на крыше до коника на печи.
Знаете загадку:
Стоит терем,
В тереме ящик,
В ящике мучка,
В мучке Жучка.
Стоит изба, в ней печь, в печи зола, а в золе жар. Изба без печи — не изба. С печью, занимающей едва не половину избы, связан весь быт русского крестьянина — от рождения до смерти. И сложена она просто, практично, умно и по-своему красиво. Сбить хорошую печь способен не всякий мастер.
Что же значит печь для крестьянина? Прежде всего, печь греет. Везде, а на студеном Севере в особенности, тепло — первое дело. И топят печь не смолистой сосной или елью, а ольхой или ошкуренной березой: дыму и копоти меньше, а тепло дольше держится. Печь кормит. Здесь варят, жарят, хлеба выпекают. Целый день хозяйка у печи топчется: то ушицы или картошки надо сварить, то корм скоту в котле запарить или камни раскалить, чтобы пойло согреть. Печь и светит. В «жаротоке» всегда уголек тлеет, на светце, что к печи прибит, лучина потрескивает, а в печном столбе есть место для огнива или спичек.
Печь и моет. В печи и помыться иногда можно — особенно ребенку удобно, не хуже, чем в иной баньке. Здесь же и рукомойник над лоханью.
Печь и лечит. Каждый крестьянин знает, что печная лежанка верное средство от простуды и всяких прострелов.
Печь и сушит. На печи всегда и одежду сушат, и на зиму впрок готовят «сущик» — мелкую сушеную рыбешку, грибы, ягоды.
Печь и спать уложит. Старые да малые всегда на печи. Сбоку для них и деревянная лежанка сбита. А зимой младенцев нередко в теплую золу посадят, чтобы холодом не прохватило.
Много еще служб есть у русской печи. Здесь есть и лесенка-голбец в подклет: там что-то вроде холодного погреба устроено. В особенном встроенном шкафчике чайная посуда хранится. От печного столба прямым углом идут две чистые светлые полки — они тоже называются воронцы. На одном из них — «женском» — всякая хозяйственная утварь; миски, ковши, туеса; а на другом — «мужском» — домашние инструменты, охотничьи припасы, мелкая рыболовная снасть и т. д. Зимой, в морозы, под печкой держат кур. Сбоку от шестка — резной деревянный «коник»; он отделяет шесток от рукомойника и служит удобным местом для полотенец и чистых тряпок.
Вот так печь! Прямо «комбинат бытового обслуживания»! Недаром Емеля не хотел слезать с нее и по щучьему веленью прямо на ней въехал в царский дворец.
Таковы в общих чертах лишь некоторые главные службы русской печи. Но как интересно продумана и рациональна вся ее конструкция, как выразительна форма, неразделимо связанная с общим архитектурным решением интерьера всей избы!
Основанием печи служит так называемое печное место, или «опечье», — массивный сруб, сложенный из толстых, гладко вытесанных и, конечно, некрашеных бревен. На нем устроен скрытый для глаза сплошной настил из мощных пластин, на котором и покоится настил самой печи. Внутри сруба есть еще одно перекрытие; оно делит же внутреннее пространство подпечья на две части: верхнюю, где лежат ухваты, лопаты для хлебов и прочая печная утварь, и нижнюю, куда зимой помещают кур. На мощных кронштейнах-выпусках красивой упругой формы покоится шесток — толстая и широкая доска перед печным устьем: место, куда предварительно ставится все, что должно быть поставлено в печь или вынуто из нее. С одной стороны шестка, обычно с левой, стоит коник — резная доска, а с другой стороны, у стены, находится жароток, где хранится в золе горячий уголь.
В углу печного сруба, обращенного внутрь помещения, вплотную к КОНИКУ установлен массивный квадратный столб. Он выполняет одновременно несколько функций: служит опорой для двух воронцов, расходящихся от него под прямым углом; в него забивается железный кованый светец для лучины и крюк для висячего рукомойника; на него же опирается деревянная лежанка у печи; в нем же сделано круглое углубление наподобие дупла, где прежде хранились сухой трут и огниво, а теперь спички; к столбу, наконец, крепится и сам коник — этот своеобразный санитарный барьер, отделяющий чистое место, где готовится пища, — шесток — от рукомойника и лоханки под пим, от лежанки и от печур для сушки рукавиц и носков.
Под самым шестком широкое отверстие в верхнее подпечье — подшесточница. Под ним, почти у самого пола, красивый ритмический ряд небольших отверстий — продухов — для вентиляции подпечья. Они же в зимнее время служат оконцами для кур, через которые пернатые постояльцы клюют корм из стоящего тут же узкого и длинного долбленого корытца. Впускают и выпускают кур через небольшое волоковое оконце в подпечье, сделанное у самого входа в избу, чтобы меньше было грязи. Тем же путем выдворяют иной раз и провинившуюся кошку.
Рисунок и форма этих продухов, как и резьба на кониках, встречаются в самых различных вариациях: круглые и квадратные, овальные и ромбовидньне, звездчатые и ступенчатые, «городковые»; иногда эти формы соединяются в различных комбинациях, а часто их просто заменяет очень выразительная узкая щель, верхний край которой либо остался прямым, либо, как подзор, украшается зубчатой или какой-то иной порезкой. Пожалуй, только на этих деталях печи да еще на формах печурок сосредоточивается вся ее декорация. Трудно передать словами прелесть таких простых вещей. Секрет их красоты кроется, по-видимому, не столько в них самих, взятых отдельно, сколько в резком и осознанном контрасте между их изящной формой и тяжелым массивом всей печи и одновременно в органичном единстве частного и целого.
Сейчас курных изб не встретишь. Какие и были, так уж давно перестроены в «белые»: устроен кирпичный дымоход и потолки из чистых, белых плах.
Время шагает вперед. Курной избе, как и многим другим атрибутам минувшего, подписан приговор, не подлежащий обжалованию. Не будем о ней жалеть. Но ее место не на свалке истории, а в музеях народного деревянного зодчества. Там расскажет она и о бытовом укладе русских крестьян, и об их высокой одаренности, поднявшей простую избу до уровня замечательных памятников архитектуры.
Глава из книги: Ополовников А., Островский Г. Русь деревянная. — М., 1970.