Вячеслав Никонов, президент Фонда Политика
Когда Владимир Путин произносил сразу ставшую знаменитой речь в Мюнхене, лица людей в аудитории были либо напуганными, либо напряженными. Испуганными были политически корректные немцы, которым еще мамы и школьные учителя запрещали говорить в столь резких тонах с большими дядями. Напряженными — американцы, которые на западных конференционных площадках привыкли сами высказывать резкости в адрес остальных. Так, Путин звучал еще весьма мягко по сравнению с тем, что мне доводилось слышать о России от сенатора Джона Маккейна, который тоже сидел в мюнхенском зале, а потом больше всех возмущался.
Реакция на речь нашего президента была довольно истеричной, а американская пресса превзошла самое себя в подборе эпитетов для газетных заголовков. Но что обратило на себя внимание помимо зашкалившей эмоциональности — полное отсутствие разбора аргументации Путина по существу. Что не удивительно.
Президент не сказал ничего, чего бы мир не слышал, скажем, от Жака Ширака. Не сказал ничего такого, чего не слышали сами американцы от лидеров своей собственной президентской гонки — Хиллари Клинтон, Барака Обамы, от руководства демократического большинства в Конгрессе. Не сказал ничего такого, с чем не было бы согласно мировое общественное мнение, включая и западное. Опрос, проведенный в Германии сразу после завершения мюнхенской конференции, показал, что почти 70% немцев разделяли критику Путина в адрес Соединенных Штатов. Глава российского государства озвучил мысли подавляющего большинства человечества, которое не считает американскую одностороннюю политику с ее гипертрофированным упором на военную силу продуктивной.
Такая политика все больше не нравится и внутри самих США, где волна самонадеянного гегемонизма — мы одни можем все и сразу — сходит на нет. Проявлением этого является растущая популярность критиков иракской войны и сторонников многосторонней дипломатии.
Многие западные дипломаты и журналисты в последние дни задавали вопрос: почему вдруг сейчас Путина прорвало? Ну прежде всего не сейчас. Президент и раньше высказывал подобные мысли в самых разнообразных контекстах. Хотя, безусловно, в столь сконцентрированном виде Путин расставлял акценты впервые. Полагаю, спусковым механизмом послужили два основных события. Во-первых, заявление министра обороны США Гейтса на слушаниях в Конгрессе, где он обосновывал необходимость рекордного увеличения военных расходов неопределенностью ситуации в России, Китае, Иране и Северной Корее, тем самым фактически записывая нашу страну в ось зла . Во-вторых, решение развернуть компоненты американской национальной системы противоракетной обороны (ПРО) в Польше и Чехии. В Вашингтоне не могли не знать, насколько острой будет реакция Москвы, коль скоро речь идет о военно-стратегическом балансе.
В мире самых серьезных — ракетно-ядерных — вооружений есть много уравнений и аксиом, одна из которых гласит: если кто-то наращивает свой щит, у него возникают большие соблазны и возможности применить свой меч. Причем наращивание происходит у наших границ и в том месте, где еще Михаилу Горбачеву клялись не размещать никакой военной инфраструктуры. Как клялись не расширять НАТО. Нет сомнений, что с размещением компонентов американской ПРО Европа вовсе не станет более безопасным местом. Размещателям следует иметь в виду, что подобные компоненты всегда являются мишенью.
В этом контексте следует рассматривать и заявление начальника Генштаба Юрия Балуевского по поводу возможного выхода России из Договора по ракетам средней и меньшей дальности (РСМД), который был заключен в 1987 году Горбачевым и Рейганом. И дело здесь не только в том, что, когда мы эти ракеты уничтожали, другие — обе Кореи, Иран, Израиль, Индия — их активно ставили на вооружение. Договор по РСМД имел прямое отношение к общему военно-стратегическому балансу и подписывался в условиях действовавшего договора по ограничению систем ПРО, из которого США в одностороннем порядке вышли. Более чем уверен, если бы в свое время маячила перспектива продвижения американской ПРО в Восточную Европу, никакого РСМД просто бы не было. Зачем США стимулировать новый раунд гонки ракетно-ядерных вооружений — не совсем понятно.
События последних дней заставили заговорить о возвращении к холодной войне . На мой взгляд, такой возврат невозможен по определению. Холодной войной называлось глобальное противостояние двух мировых систем, которые рассматривали друг друга как смертельных врагов, борясь в каждой точке планеты. Сейчас двух таких систем нет, и ситуация вряд ли повторится. Россия не считает западные страны своим врагом, как и нас не рассматривают в качестве врага (если, конечно, заявление Гейтса не является резкой сменой парадигмы). Никто, по крайней мере с российской стороны, не собирается городить горы оружия и давать симметричный ответ на американские военные программы, подрывая свою экономику. Наши военные расходы как были около 2,5% ВВП, так и остаются. ВВП растет…
Холодные ветры почувствовали все. Но это ветры не холодной войны , а, скорее, прохладного мира. И изменение политического климата возможно, причем в любую сторону.
Ряд аналитиков поспешили связать с обострением международной ситуации последние перестановки в правительстве, приведшие к заметному увеличению политического веса теперь уже бывшего министра обороны Сергея Иванова, ставшего первым вице-премьером. Полагаю, если бы речь действительно шла о превращении страны в военный лагерь, главой оборонного ведомства стал бы генерал, а не налоговик, коим до последних дней был Анатолий Сердюков. Его же назначение следует рассматривать как стремление навести финансовый порядок в Минобороны. А продвижение Иванова — как намерение Путина всерьез подтолкнуть технологический рывок в гражданских секторах, коль скоро ни для кого не секрет, что основной источник высоких технологий в мире — оборонка. А тот факт, что одновременно подрастают шансы Иванова занять президентский пост, имеет к прохладному миру весьма косвенное отношение. Пока.
Сообщают Известия